НЕФЁДОВ АНДРЕЙ

 

 

БЕРЕГА  МИССУРИ

 

(СОКРАЩЁННЫЙ ВАРИАНТ)

 

                                                                       Часть 1.

 

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

 

 

 

Я не могу назвать себя автором этой книги в полном смысле слова. Я не этнограф, не историк и не аналитик, поэтому я никогда бы не взялся за такую работу целенаправленно. Изначально я хотел сделать лишь перевод монографии Денига “Пять индейских племён верхнего Миссури” (Edwin Thompson Denig “Five Indian Tribes of the Upper Missouri”, прошу не путать с его же работой “Indian Tribes of the Upper Missouri”). Однако в процессе перевода книги Денига я ясно ощутил, как моя заинтересованность в его материале стала падать по мере продвижения в глубь его книги. Я не люблю критиковать, но читая Денига, я ощутил огромную потребность оспорить его - человека, жившего на берегах Миссури и собственными глазами видевшего главнейшие события тех далёких лет.

 

И я стал обсуждать переводимый материал сам с собой. В результате получилась совершенно другая книга. Я не осмелюсь сказать, что она новая, так как сегодня невозможно сообщить что-либо нового о жизни американских туземцев девятнадцатого столетия. Но эта книга другая, не дениговская. Это вовсе не означает, что я считаю Денига бесполезным. Ни в коем случае! Нет и ещё тысячу раз нет! Появились, думаю, сотни книг, которым Эдвин Дениг послужил не просто подспорьем, но настоящей базой, равно как и иные авторы старинных путевых журналов, отчётов об экспедициях, ежедневников торговых постов. Дениг остаётся Денигом, как Кэтлин - Кэтлином, Калберстон - Калберстоном и все прочие - самими собой. Все они - свидетели своего времени и ценны именно тем, что собственными ушами слышали голоса тех индейцев, тех охотников, тех купцов, втягивали ту пыль, мокли под тем дождём. Но для них те далёкие времена были днём вполне заурядным, ничем не примечательным, обыкновенным. Иногда было скучно, иногда страшно, весело или грустно. Для каждого из них это было обыкновенное “сегодня”. Но именно эта самая повседневность зачастую не позволяла им увидеть чего-то очень важного, как и нам сегодня “замыленность” глаз мешает зачастую разглядеть нечто существенное в наших буднях.

 

Здесь в качестве примера я хочу привести записи из ежедневника форта Кларк, из которого можно узнать массу любопытных (разумеется, для нас, а не для них) деталей о каждодневном и малоинтересном (в действительности) существовании жителей пограничья. Этот ежедневник наглядно демонстрирует, что Шардон, будучи главой форта, часто был весьма невнимателен к своим собственным заметкам.

 

Пример: “7 августа, четверг. Ложная тревога в деревнях. Утром сильный дождь. 8 августа, пятница. Приятная погода. Дождя не было с 23 числа прошлого месяца.“

 

Каким образом можно так ошибиться, написав вчера, что лил сильный дождь, а сегодня утверждать, что дождя не было уже едва ли не пол месяца? Вполне вероятно, что некоторые записи делались не в тот день, как указывает число, а много времени спустя одним махом заполнялась целая страница, когда естественным образом из головы повылетали все мелочи.

 

Пример второй: “Воскресенье, 9 августа. Индейская церемония в деревне. Вторник, 11 августа. Дождь. Магический танец в деревне, продолжавшийся четыре дня, сегодня завершился.”

 

Опять неточность. Шардон указывает на начало церемонии 9 августа, а 11 августа говорит о завершении четырёхдневной церемонии (танца). Либо он “проморгал” начало церемонии, очень серьёзной церемонии, скорее всего - Окипа, либо эта церемония продолжалась не четыре дня, как он указал при её завершении. Здесь я объяснюсь по поводу точности. Дело в том, что в ежедневники торговых постов заносились зачастую самые мелкие события: кто-то увидел на противоположном берегу реки несколько бизонов, кто-то напился до потери сознания и был за это выпорот, кто-то отправился на охоту и т. д. Так что начало важнейшей летней церемонии племени не могло остаться без внимания в ежедневнике.

 

Вот ещё один пример: “Понедельник, 12 июня. Сегодня ночью приехали остальные из военного отряда Манданов, выступившего в поход 15 мая. Пригнали с собой трёх лошадей. Подтвердили известие о гибели двух человек. Один ранен. Убит один Сиу.”

 

Но в дневнике Шардона нет записи о военном Манданов отряде от 15 мая. Он писал о военном отряде Арикаров, который отправился мстить за погибших за месяц до того. Странно, что Шардон не упомянул об отряде Манданов почти в 40 человек!

 

Это всё может показаться кому-то придирчивым собиранием неточностей в дневниках давно ушедших авторов. Однако моя цель состоит именно в том, чтобы доказать на примере одной лишь книги, что исторические документы, которым мы привыкли доверять, зачастую кишат ошибками и неточностями, которые накапливаются и в конце концов превращаются в настоящие противоречия. Это относится абсолютно ко всем материалам. Где-то кто-то выдаёт слухи за собственное свидетельство, но выясняется, что его там вовсе не было. Где-то кто-то выставляет что-то чуть иным боком. И вдруг оказывается, что история насквозь пропитана такими неточностями и субъективизмами.

 

Но я должен вернуться к Денигу, ибо он - основной предмет обсуждения данной книги.

 

Эдвин Дениг родился в Пенсильвании в городе Страдсбург 10 марта 1812 года. Его отец, Джордж Дениг, был преуспевающим терапевтом, а мать, Элиза Дениг, - ничем непримечательной женой и домохозяйкой. Весной 1833 года Дениг поступил на службу в Американскую Пушную Компанию и вместе с Александром Калберстоном отправился на Дальний Запад. Согласно сохранившимся бумагам, его жалование составляло 400 долларов в год.

 

Вверх по Миссури Дениг плыл на пароходе “Ассинибойн”, затем пересел на “Йеллоустон” и в мае добрался до форта Пьер. Это был второй год, как по реке ходили пароходы. Среди прочих пассажиров на борту находились знаменитый принц Максимильян и художник Карл Бодмер. С этого года начался отсчёт двадцати трёх лет, которые Дениг провёл в качестве торговца в окружении диких племён.

 

Судя по всему, молодой Дениг умело справлялся со своими обязанностями, так как вторую зиму своего пребывания на верхнем Миссури (1833-34) он провёл в должности начальника небольшого торгового пункта, подчинявшегося форту Пьер. Этот торговый пост стоял на Вишнёвом Ручье на территории племени Титон. Весной 1837 года он назначен главным клерком и post bookkeeper в форте Юнион, что на реке Миссури близ устья Жёлтого Камня. В своём письме в форт Пьер от 25 марта 1837 года он сообщает, что вполне доволен своим положением и что форт Юнион пришёлся ему гораздо больше по душе, чем форт Пьер. Там он взял в жёны индейскую девушку, которая вскоре родила ему сына. В том же году в форте вспыхнула эпидемия оспы, Дениг тяжело заболел, но сумел победить страшный недуг.

 

В 1843 году в форт Юнион приплыл известный художник-натуралист Джеймс Одубон, и Дениг всячески помогал ему в сборе разного материала, а также оказал огромную услугу, раздобыв голову захороненного неподалёку индейского вождя. Тогда же началась и писательская деятельность Денига, он сделал самое детальное из всех существующих описание форта Юнион. К тому моменту он исполнял обязанности начальника конторы торговой компании в форте Юнион, что по нынешним меркам можно сравнить с начальником отдела. Главным управляющим форта был Александр Калберстон. Чарлз Ларпентер сильно критиковал Денига за его пристрастие к спиртным напиткам, о чём свидетельствует его доклад (январь 1844) по поводу того, что Дениг из-за беспробудного пьянства не смог отправиться на скупку бизоньих шкур в Лесные Горы в стойбище Кри. Но сам Дениг не скрывал любви к алкоголю. В те годы пьянство было свойственно всем обитателям торговых постов, ибо занять себя чем-то иным они не умели. В декабре 1849 года Дениг писал Александру Калберстону, ожидая его весеннего приезда в форт Юнион: “Я был бы весьма признателен тебе, если бы ты прихватил специально для меня бочонок старого виски галлонов на пять (почти 20 литров). Я бы с удовольствием поднимал его за твоё здоровье от случая к случаю...” Пристрастие к выпивке во всех торговых постах тоже может служить объяснением неточностей в ежедневниках. Клеркам и счетоводам случалось иногда пить от беспробудной скуки несколько дней подряд, затем они приходили в себя и судорожно заполняли всякие формуляры, составляли отчёты и т. п. Как уж тут не ошибиться, сколько индейцев приезжало неделю назад и сколько из них погибло в пьяной драке?

 

Летом 1851 года знаменитый отец Де Смет провёл в форте Юнион более двух недель. Он нашёл, что Дениг был не только хорошим знатоком индейских племён, но и симпатизировал дикарям, что было характерно далеко не всем жителям Дальнего Запада тех времён. Де Смет вдохновил Денига на написание ряда заметок о дикарях.

 

В 1852 году в форт Юнион прибыл Рудольф Курц, молодой шведский художник, посвятивший много страниц своего дневника жизни в форте и встречам с Денигом. Он отмечал, что Дениг держал всех своих подчинённых “в кулаке”. Курц видел, что Дениг обладал незаурядными способностями в области торговли и понимал, что должен был поддерживать дружеские отношения с индейцами не просто успешным товарообменом. Дениг женился на Маленькой Оленихе, сестре вождя Ассинибойнов по имени Летящий Впереди, в результате чего тот стал прилагать особые усилия для развития торговли со своим племенем. Это была уже вторая жена Денига. Обеих своих женщин он заставляя носить европейскую одежду, полагая, что это заметно улучшает человеческие качества и делает более цивилизованными. Он твёрдо стоял на той точке зрения, что никто из его служащих не должен был носить индейские наряды, так как такая одежда “упрощает людей и позволяет им легче деградировать”.

 

Старшая жена Денига заболела, но он не бросил её. От неё родился его первый ребёнок, остальных родила ему вторая индеанка: Сара появилась на свет 10 августа 1844 года, Александр - 17 мая 1852, Ида - 22 августа 1854 года. На индейской территории не было школ, а Дениг хотел, чтобы его дети учились, и он отправил Роберта, своего старшего сына, в Чикаго. Теперь пришёл черёд младших.

 

Летом 1855 года он поехал в Охайо, взяв с собой жену-Ассинибойнку и её детей, однако климат Охайо показался им черезчур жарким, и уже 28 ноября того же года вся семья возвратилась в форт Юнион. На следующий год они переехали в Канаду на Красную Реку, где Дениг скончался 4 сентября 1858 года после непродолжительной болезни.

 

Дениг много писал, и среди его работ встречались даже некоторые материалы очень специального назначения. Так, например, медицинский журнал Сент-Луиса опубликовал его пространную статью “Свидетельства о медицине и хирургии индейцев Кри, записанные непрофессиональным наблюдателем, который жил среди них несколько лет и был знаком с их языком, обычаями и нравами.”

 

Однако Денига ни в коей степени нельзя называть историком, равно как и подавляющее большинство других торговцев и путешественников, которые оставили свои свидетельства о быте и нравах дикарей. Материалам Денига не свойственна аналитика, они представляют собой обычное перечисление фактов. Бесспорно, история не может обойтись без фактов, точнее говоря, её просто не было бы, если бы никто не фиксировал факты. Но рано или поздно количество должно переходить в качество. Возможно и даже скорее всего, Дениг не ставил перед собой никакой цели, кроме пересказа того, что приходило ему на ум. Но он, к сожалению, даже в этом зачастую бывал неточен. Он мог подробно изложить детали столкновения Арикаров и Ассинибойнов и назвать дату этого сражения, но оказывается, что в своих письмах, отосланных кому-то по “горячим следам” этого самого сражения он указывал совсем другие племена и совсем другую дату. А так как таких мест в его “Пяти племенах верхнего Миссури” достаточно много, то невольно возникает вопрос, насколько этот автор заслуживает доверия.

 

И всё же он - человек, видевший многое собственными глазами, и потому, несмотря на многие огрехи его книги, представляет большой интерес как один из первоисточников. Разумеется, он не был первым, кто зафиксировал на бумаге жизнь индейцев верхнего течения Миссури. Первейшим письменным свидетельством принято считать сообщения торговца Пьера Ла Верендри, посетившего племя Манданов в 1738 году. Затем Жан-Батист Трудо рассказал о жизни Арикаров. А в 1804 году по Миссури прошла знаменитая экспедиция Кларка и Льюиса.

 

Как-то уж само собой сложилось мнение, что в жизни аборигенов верхнего Миссури девятнадцатого столетия произошло два события, перевернувших их жизнь. Первое из них - экспедиция Кларка и Льюиса, второе - эпидемия оспы 1837 года. Что касается приезда Кларка и Льюиса, то результаты этой экспедиции имели гораздо большее значение для белых людей, чем для туземцев. В индейских календарях (так называемых Исчислениях Зим) появлению этих белых людей не придавалось особого значения. В действительности же индейцы просто не осознавали, что произошло, ибо экспедиция положила начало настоящему широкомасштабному покорению западных земель. Индейцы раз и навсегда превратились в неотъемлемую часть мира белых людей. Что же касается оспы, то здесь мнение историков не разошлось с мнением краснокожих. Болезнь, завезённая на пароходе, нанесла сокрушительный удар по большинству племён.

 

Несмотря на многие очень любопытные свидетельства, целые пласты жизни туземцев остались за пределами наших знаний. Сегодня их уже не восстановить, ибо нынешние индейцы полностью приобщились к “цивилизованному” миру белых людей и превратились в настоящих американцев. О многом можно лишь догадываться, и хорошо ещё, если есть хоть какие-нибудь косвенные упоминания о том, что может помочь в восстановлении картины далёкого прошлого. А нерешённых вопросов по мере погружения в историю становится больше и больше. Например, как индейцы ходили справлять большую и малую нужду, отводились ли для этого специальные места? Я не сумел найти этой информации нигде. Знаю, что многие ханжи закричат, что этот вопрос совершенно никчёмен, бесполезен, глуп и что подобные темы вообще неэстетичны. Я же уверен, что сегодня всем, кто интересуется историей и этнографией, необходимо знать всё, и я имею в виду всё, даже самое неприглядное и непристойное, ибо история такова, каковы её составные элементы.

 

Сами индейцы вовсе не стеснялись выяснять такие вопросы, потому что они были уверены, что должны были знать всё. Они стремились удовлетворить своё любопытство любыми способами, не считаясь с чувствами белых людей. Индейцы были тверды в своих намерениях понять, с кем они имели дело. Голландский путешественник Ван ден Богаэрт вспоминал: “Они все, и молодые и старые, так осматривали нас, что мы с трудом пробивали себе дорогу. Они толкали друг друга поближе к огню, чтобы лучше разглядеть нас, и была уже почти полночь, когда они разошлись. Днём  мы не могли даже отлучиться по нужде, потому что и в это время они медленно ходили вокруг нас, не испытывая никакого стыда.” Они хотели удостовериться в том, что белокожие пришельцы делали всё (в физиологическом смысле) так же, как и сами индейцы. Это означало, что пришельцы - такие же люди, а вовсе не божества.

 

Информация о личной жизни и тем более о правилах гигиены, если бы её было достаточно, дала бы более точную характеристику “примитивных народов”. Ведь, несмотря на обилие всевозможных воинских и тайных обществ, у индейцев не было общественной структуры, которая занималась бы, например, уборкой территории. Институт ассенизаторов и дворников был чужд им. Это означает, что человеческие испражнения оставались где угодно. Для кочевой деревни это не имело ни малейшего значения, так как мусор гнил далеко позади при переездах с места на место, однако для оседлого племени этот вопрос весьма важен, так как окрестности рано или поздно могли превратиться в смрадную свалку. Кроме того, если деревня была обнесена частоколом (как у Ирокезов, Манданов, Хидатсов и других Земляных Деревень), то “туалет” внутри этой огороженной территории заставил бы задохнуться население от запаха экскрементов, ведь никто из исследователей не упоминал о каком-либо хотя бы жалком подобии канализации. Что же касается выхода по нужде за пределы ограждения, то это было сопряжено с постоянной угрозой нападения со стороны притаившегося где-нибудь вражеского лазутчика. Впрочем, это (опасность прогулок за пределами деревни) относится ко всем стойбищам, кочевым или оседлым. Хорошо известно, что индейцы не гнушались нападением на одиноких женщин или неосторожных любовников, уединившихся подальше от глаз любопытных соплеменников.

 

Руфь Ландерс, автор книги “Женщина Оджибва” обращает внимание на то, что индейцы очень беспокоились за безопасность женщин, находившихся во время менструального цикла в удалённых от общей деревни хижинах, где они проходили очищение. Эти женщины зачастую становились первейшими жертвами при нападении врагов, хотя всем известно, что женщины в таком положении считались почти неприкасаемыми, во многих племенах даже взгляд такой “нечистой” женщины, брошенный на кого-либо, считался оскверняющим и разрушающим воинскую силу. В этом случае возникает вопрос: как нападавшие осмеливались прикасаться своим оружием к “нечистым” женщинам? Обязаны ли они были проходить после этого церемонию очищения? Если нет, то получается, что значительная часть их мировоззрения, казавшаяся многим первопроходцам непоколебимой базой для всех их поступков, была лишь пустым звуком! А в это верить никак не хочется. Впрочем, кто знает, какие они?

 

Густо покрытые жирной краской лица, плечи, руки, ноги. Диковинные головные уборы, сделанные из перьев орла и отрубленных голов четвероногих хищников. Леденящие кровь победные кличи. Связки отрезанных пальцев и половых органов. Стрелы, топоры, ножи, дубины с каменными набалдашниками. Пронзительные песни под гулкие удары барабанов и шум погремушек. Индейцы. Дикие жители американской земли. Им неведома романтика, но хорошо знаком призывный голос крови. Их понятия о благородстве и чести в корне отличаются от наших.

 

Индейцы. Они многих очаровали. Но они совсем не такие, какими их привыкли считать.

 

 

 

 

ТИТОНЫ

 

 

 

 

Название “Ти-тон” или “Ти-тон-ван” (ударение на первый слог) происходит от слов “тинта” (прерия) и “тонванъяпи” (жить в каком-то месте, обитать). Любопытно отметить, что одно из слов, обозначающее на языке Лакотов “гордый” (ваханичида, вамнаичида, витантан, титонвансе), происходит именно от названия племени, так как Дакоты считают, что представители Титонов - настоящие гордецы.

 

“Страна, которую великая нация Титон считает своей, невероятно обширна. Начинаясь на северо-востоке у берегов Говорящего Озера (Lac qui Parle) воображаемая линия границы тянется в северо-западном направлении, захватывая Дьявольское Озеро (Lac du Diable), затем отклоняется на юго-запад, огибает с внешней стороны Черепашьи Горы (Turtle Mountains) и истоки реки Пембинар (Pembinar River) и упирается в реку Миссури (Missouri River) возле устья Яблочной Реки (Apple River) ниже деревни племени Большебрюхих. Пересекая Миссури, граница бежит к Большой Реке (Grand River), где обитает племя Арикаров, и достигает Пыльной Реки (Powder River). Отсюда невидимая линия продолжает тянуться вдоль гряды Чёрных Холмов (Black Hills) в южном направлении и достигает форта Ларами на реке Платт (Platt River), оттуда граница двигается вдоль реки на восток до слияния L`eu qui Court и Миссури, затем вдоль Миссури до устья Большой Реки Сиу (Big Sioux River). Отсюда граница следует вдоль русла указанной реки на северо-восток, захватывая Vermilion River и Riviere aux Jacques, упираясь в Говорящее Озеро. Это и есть территория, которую Лакоты называют своей на переговорах с правительством США.” (Denig “Five Indian Tribes of the Upper Missouri”)

 

К 1833 году Титоны уже жили вдоль берегов Миссури и её притоков, там же занимались торговлей и кочевали по всем окрестным степям. В историю они вошли под названием Сиу. Впрочем, этим же словом европейцы называли и лесных Дакотов, словно желая свалить в единую кучу племена, развившие в себе настоящую самобытность и живописную личностную характеристику.

 

Белые пришельцы застали Титонов в момент их расцвета, когда кочевники во всю овладели искусством верховой езды, имели огромные табуны и уже освоили огнестрельное оружие, хотя не имели большого доступа к нему. Наиболее объективные исследователи вынуждены были признать, что Дакоты проповедовали принцип полного равенства, не имели рабов, пленных убивали в исключительно редких случаях, но обычно оставляли их в племени, хотя частенько отправляли их обратно на родину. Об этом вспоминал и Мато Нажин книге “Мой народ Сиу”: “У нашего племени был обычай: тот, кто захватил пленных, должен был дать им свою одежду и лошадь. Пленники обходились нам дорого... Итак, все пленные нарядились в одежду Сиу и стали подыматься верхом на лошадях по склону холма, сопровождаемые несколькими нашими воинами. Когда они отъехали на довольно большое расстояние, наши люди предоставили их самим себе и вернулись в наш лагерь.” (Mato Nazin “My People the Sioux”)

 

Николас Перро в своих “Мемуарах” подчёркивал, что прерийные Сиу разительно отличались от индейцев лесов тем, что не истязали пленников. “Пленные Гуроны были препровождены в ближайшую деревню Сиу, где уже собрались люди из соседних стойбищ, чтобы заняться дележом добычи. Нужно отметить, что Сиу, хоть и очень воинственны и не менее хитры, чем другие племена, совсем не похожи на тех каннибалов. Они не потребляют человеческую плоть. Они даже не столь жестоки, как остальные дикари, они не истязают пленников до смерти, разве что могут пойти на это в качестве мести за то, что их родственники были заживо сожжены врагами. Они всегда были терпимыми и остаются такими сегодня. Большую часть захваченных пленников они отпускают домой. Мучения, которым они подвергают тех немногих, которых осуждают на смерть, заключаются в том, что они привязывают жертву к дереву или столбу и велят мальчикам пускать в жертву стрелы. Ни воины, ни рядовые взрослые мужчины, ни женщины не принимают в этом участия. Но если они видят, что их сородичи подверглись сожжению, они отвечают врагам тем же. Однако даже в этом они не проявляют столько жестокости, сколько другие дикари - то ли по причине того, что врождённое сочувствие не позволяет им созерцать такие страдания, то ли потому, что считают, что только отчаяние может заставить пленника петь песни в время пыток. В таком случае они сразу бросаются на жертву с топорами и палицами, чтобы немедленно прикончить её.” (Nicolas Perrot “Memoirs” ed. by Taillhan).

 

Облик Титонов сделался символом чуть ли не всех североамериканских индейцев: пышный головной убор из широких орлиных перьев, длинные чёрные волосы, бахрома на рукавах кожаной рубашки и на штанинах. Титоны, действительно, носили длинные волосы, заплетая их в косы или стягивая кожаным шнурком у висков. Бритоголовые мужчины встречались среди них настолько редко, что можно смело сказать: для степных Дакотов бритая голова была абсолютно неприемлема. Исключение составляли некоторые воины Общества Лисиц. Случалось, волосы состригали в знак траура по близкому родственнику, и тогда, в дополнение к обрезанным косам, лицо мазали чёрной краской и ходили босиком.

 

Сложившийся классический образ Титона не может обойтись без шумной пляски, что вполне соответствует действительности. Репертуар индейцев был велик. Мужчины исполняли воинские танцы, женщины - свои, девичьи и Пляску Скальпов. Пляска Скальпов (вопреки сложившемуся мнению, будто со скальпами прыгали вокруг костра раскрашенные воины) исполнялась исключительно женщинами; мужчины лишь вручали танцовщицам военные трофеи и некоторое оружие. Большой популярностью пользовался у Титонов так называемый Большой Магический Танец, в котором принимали участие одновременно представители как мужского, так и женского пола. Были священные пляски, среди которых особо выделяются Танец Солнца (Танец Смотрящих На Солнце) и Танец Луны. Но путешественников больше всего завораживали зрелища, когда происходили совершенно необъяснимые вещи (например, во время Танца Великана мужчины и женщины двигались вокруг огромного котла, где варилось мясо, затем внезапно опускали руки в бурлящую воду и вылавливали оттуда куски мяса, ничуть при этом не обжигаясь).

 

Кто же такие Титоны? Чем они похожи на других краснокожих и отличаются ли вообще одни индейцы от других?

 

Титоны состоят из семи крупных племён, хотя далеко не сразу исследователи сумели разобраться, кто именно входил в группу Титон. Так Отец Хеннепин проживал в 1680 году в тридцати лигах выше водопада Святого Антония в нынешней Миннесоте и много писал об этих индейцах, но он не делал никаких подразделений на племенные группы. В 1795 году Жан Батист Трудо утверждал, что Титоны состояли из четырёх кочевых племён, которые охотились на обоих берегах Миссури (“Description of the Upper Missouri” Mississipi Valley Historical Review. Vol VIII). Через девять лет после этого торговец Пьер Антуан Табо зафиксировал названия четырёх основных племён Титонов следующим образом: Ситчанрху (Сичангу), Окондана (Оглала), Миникан-Хинийожу (Миниконжу) и Саон-Титон (“Narrative of Loisel`s Expedition to the Upper Missouri”). Оглалы и Сичанги называли все остальные племена Титонов, вместе взятые, словом “Саоны” (George Hyde “Red Cloud`s Folk”). Белые торговцы и исследовтели, приезжавшие в страну степных Сиу из Сент-Луиса по Миссури, в первую очередь встречали Оглалов и Сичангов и, похоже, переносили их имена на все остальные племена Титонов. Дальнейшее подразделение Саонов произошло несколько позже. В 1804 году Табо решил, что Миниконжу были самостоятельным от Саонов племенем. Затем он дополнил в список племенами Хитасиптчон (Итажипчо), Хонтпапа (Хункпапа) и Татчинди-чиджа (происхождение и принадлежность названия не установлена). Эти три племени он отнёс к Саонам. В 1833-34 годах принц Максимильян объявил, что Титон-Дакоты разветвляются на пять групп (Prince Maximilian, ”Travels in the Interior of North America”).

 

Дениг же, включившись в 1833 году в пушную торговлю в верховьях Миссури, сразу привёл названия семи племён Титонов и указал в “Пяти племенах верхнего Миссури” их приблизительную численность (на 1850-е годы):

 

Сичангу (чаще называемые Brule) - 500 палаток.

 

Оглала - 300 палаток.

 

Миниконжу - 260 палаток.

 

Сихасапа - 220 палаток.

 

Хункпапа - 150 палаток.

 

Охенонпа - 100 палаток.

 

Итажипчо - 100 палаток.

 

____ Всего 1630 палаток.

 

 

Если брать приблизительно по пять человек на палатку, то в общей сложности получится 8150 душ. Применительно к 1854 году, когда Дениг составлял материал, эта цифры относительно точны.

 

 

 

 

***

 

 

 

Оглалы традиционно заселяли район между фортом Ларами, что на берегу реки Платт, и Чёрными Холмами и между истоками реки Титон и развилкой реки Шайен.

 

Оглалы - это, пожалуй, наиболее известная ветвь Титонов. Название происходит от “окала”, что означает “разделять, разбрасывать”, и уменьшительного суффикса “ла”. Правильность этого перевода мне подтвердил Кевин Локк из племени Хункпапа. Считается, что здесь подразумевается малочисленный (“ла”) осколок одной из племенных групп, образовавшийся после ссоры в основном племени. Есть и другая интерпретация: “окала” означает не просто “разбрасывать”, но “разбрасывать семена” (причём, бросать в самого себя). В данном случае предполагается, что название закрепилось за племенем в связи с тем, что мужчины стали брать в жёны девушек из своей родовой группы, что традиционно считалось противозаконным. Эту версию предлагает Рут Биби Хил в книге “Ханта Йо”, и её поддерживает Чункша Йюха из племени Мдевакантон. Есть и третий вариант происхождения названия Оглала: от слова “огле”, то есть “рубаха”, что некоторые исследователи связывают с возникновением института Носителей Рубах именно в данной племенной группе. Но третий вариант лично мне представляется наименее правильным.

 

Хайд называл их “Ойалеспойтан” и утверждал, что в 1700-х годах местом их зимнего обитания были окрестности поста Le Sueur на реке Синяя Земля в Миннесоте (Hyde “Red Cloud Folk”). Трудо называл их “Оконома”, считая их ветвью Сиу, то воевавшей против Арикаров, то мирно сосуществовавшей с ними на берегах Миссури в 1795 году (“Trudoe`s Description of the Upper Missouri ” [ed. by Annie H. Abel], Mississipi Valley Historical Review, Vol. VIII). Табо называл две подгруппы Оглалов: Оконданы и Чинауты, настаивая на том, что обе жили вместе с Арикарами и занимались земледелием, однако во время разгоревшейся войны между Арикарами и другими племенами Сиу, каждая из подгрупп Оглалов присоединилась к одной из противоположным сторонам. Позже они воссоединились, но уже не возвращались к Арикарам никогда. Это произошло, согласно информации Табо, до 1804 года (Tabeau “Narrative”). 5 июля 1825 года генерал Аткинс подписал в устье реки Титон договор с племенем Аугаллалла. Он сообщил, что они жили в районе реки Титон, кочуя от Чёрных Холмов до берегов Миссури (Henry Atkinson “Expedition up the Missouri” 1825). После постройки форта Ларами на реке Северный Платт в 1834 году Оглалы передвинулись поближе к этому посту. О них очень часто упоминали переселенцы с Орегонского Тракта. Фрэнсис Паркмэн оставил восхитительное описание охотничьего лагеря Оглалов, в котором он побывал в 1848 году (“The Oregon Trail”). Наиболее подробное исследование миграции Оглалов с востока через реку Миссури и до момента их поселения в резервации Сосновый Утёс (Pine Ridge) в 1876 году представлено в работе Хайда “Народ Красного Облака”.

 

Это племя хорошо обеспечивало себя бизонами, а в случае их отсутствия - лосями, антилопами, оленями и горными баранами. Часть этого народа была снабжена огнестрельным оружием уже в 30-е годы 19-го столетия. Они - отменные стрелки и могут потягаться в меткости с любыми из Титонов. Принято считать, что женщины этого племени отличаются наибольшей красотой по сравнению с женщинами остальных Титонов. Однако это лишь слова, за которыми нет реальной почвы. Дело в том, что родственные связи всех семи племён Титон-Дакота (или Лакота, как они сами называют себя) настолько сильно переплелись, что женщины одного племени постоянно уходили к мужьям в другое племя, так что говорить о том, что индеанки Оглалов были наиболее привлекательными было бы несправедливо хотя бы по той причине, что добрая половина их происходила из соседних Титонов. Летом 1832 года Джордж Кэтлин нарисовал портреты двух “очень красивеньких женщин Сиу” в форте Пьер на Миссури (George Catlin “Letters and Notes on the Manners, Customs and Condition of the North American Indians”). Эти портреты женщин западных Сиу считаются наиболее ранними и находятся в коллекции Смитсонианского института. Но нет причин утверждать наверняка, принадлежали эти женщины к Оглалам или нет.

 

Эдвин Дениг утверждает, что в течение двадцати лет должность верховного вождя Оглалов занимал Лебедь, что “это был человек огромного таланта, замечательный воин и разумный руководитель. Он дожил до преклонного возраста. Он широко прославился благодаря своему ораторскому искусству, и некоторые его речи впору сравнить с выступлениями Понтиака и Текумсе.” Однако имя “Лебедь” не зафиксировано ни в одном договоре.

 

“До того, как начались неприятности с переселенцами вдоль реки Платт, Оглалы считались самыми порядочными и дисциплинированными среди Сиу. Трудности в общении с ними возникали крайне редко. Торговцы, приезжая в их стойбище, чувствовали себя в полной безопасности.

 

Врагами этого племени являются Вороны, приезжающие в летнее время к истокам Пыльной Реки (Powder River) или к подножию гор на Реке Ветра (Wind River Mountans), что находится в нескольких днях пути от западных границ земли Оглалов.

 

Вороны и Оглалы находятся в состоянии войны настолько давно, что никто из живущих индейцев не может вспомнить, как началась вражда. Их взаимная ненависть настолько велика, что ни те, ни другие индейцы никогда не заговаривают о мире. То и дело между ними вспыхивают сражения. Сиу чаще выступают в роли интервентов, угоняя лошадей у Ворон, настолько богатых табунами, что хозяева просто не в силах были обеспечить им нормальную охрану. Когда Сиу уводят у Ворон лошадей, обычно сразу снаряжается погоня, после чего происходит битва.” (Denig “Five Indian Tribes of the Upper Missouri”)

 

Так в 1844 году по указанной причине произошло столкновение, в котором двадцать шесть Титонов погибли, а остальные бежали с поля боя, позорно поколоченные кнутами и палками. Это пример редкого случая, когда жизни ненавистных врагов были сохранены. Вместо обычного жестокого расчленения умирающих врагов индейцы предпочли унизить противника, выгнав Титонов с позором.

 

До того, как в районы Арканзаса и Платт пришли караваны переселенцев, Оглалы часто отправлялись на юг выменивать там лошадей и огнестрельное оружие. Но с появлением переселенцев дорога туда оказалась отрезанной, и Оглалы начали активные рейды за лошадьми на север, в страну Ворон.

 

Система управления Оглалов, как, впрочем, и всех кочевых племён верхнего Миссури, была весьма жёсткая. Главным инструментом племенного закона являлись воинские общества. Их нередко называют военными организациями или полицейскими структурами, но это неверно, так как они были скорее почётными братскими организациями. Основными их задачами было: поддерживать порядок в стойбище, следить за порядком во время перекочёвок, наказывать покушающихся на общественное благополучие, следить за безопасностью лагеря, извещать о передвижениях бизонов, воспитывать в юношах культ воинской доблести и силы, возлагать на себя руководство в сражениях, выступать в качестве ревностных хранителей племенных традиций.

 

Количество воинских обществ было различным в разных племенных группах, и значимость их менялась с течением времени. Например, в то время как Носители Ворон были наиболее популярным обществом среди Оглалов, в племени Сичангов это общество было весьма немногочисленно, а в других племенах его вовсе не существовало. Но как бы велико или мало ни было то или иное воинское общество, оно обязательно оказывало поддержку соплеменникам, устраивало частые угощения и праздники. Если проводить параллель с нынешней жизнью “цивилизованного” мира, то воинские общества можно смело поставить на уровень начальной, средней и высшей школ, где люди обучались, взрослели, постигали гражданские, военные и религиозные законы, сдавая экзамены не по билетам, а согласно действительным жизненным ситуациям. Любопытно, что детей с малолетства приучали к строгим правилам жизни. Их самих крайне редко наказывали кулаками или плёткой, но обязательно водили показать, что происходило со взрослыми воинами, когда те совершали какой-то проступок.

 

Несмотря на обилие функций, существовавшие общества можно поделить на два основных типа: военные организации и гражданские. Все военные “клубы” назывались Акичита (ударение на первое “и”), что в переводе на русский означает “воин” или “солдат” (акичита нажин - вставший солдат, то есть дозорный). Общества Акичитов были разновозрастные, одни для совсем юных индейцев, другие для матёрых бойцов. Гражданские общества состояли в основном из старейшин (мудрецов). Сказанное относится не только к Оглалам, но ко всем равнинным племенам, будь то кочевники или оседлые индейцы Земляных Деревень.

 

Воинские общества постоянно соревновались друг с другом, стараясь завоевать наибольшую популярность среди соплеменников и привлечь в свои ряды лучших юношей. Но это не означает, что Акичиты пользовались какой-либо властью над народом и могли повелевать им. Они лишь строго следили за выполнением принятых на совете вождей (старейшин) решением. Например, когда задумывалась большая охота на бизонов, Акичиты, назначенные на роль Смотрителей (язык не поворачивается употребить слово “полиция”), бдели за тем, чтобы ни один охотник-одиночка не посмел отправиться на охоту. Самодеятельная охота в таких случаях была преступлением, ибо могла повлечь за собой бегство стада и оставить всё племя без мяса. Нарушителя подвергали беспощадному избиению, отнимали у него оружие и лошадей, а при сопротивлении Акичитам разрешалось сломать оружие, убить лошадей и в крайнем случае даже убить провинившегося. Бывали времена, когда старейшины (по целому ряду причин) запрещали кому-либо уходить на войну, тогда Акичиты следили, чтобы никто не вздумал пойти наперекор принятому племенному закону. Каждый воин, состоявший хоть в одном из воинских братств, хорошо знал, что грозило ему в случае нарушения закона, так как сам то и дело выступал в роли смотрителя. Среди самых зарекомендовавших себя были общества Носителей Ворон, Лисицы, Храбрые Сердца. Обычно вожди назначали одно из обществ на пост Смотрителей на целый сезон. Когда какое-то общество выдвигалось на этот пост несколько раз подряд, оно признавалось наиболее уважаемым. Те же, которые давно не получали такого назначения, считались неудачниками, их престиж быстро падал. Что касается гражданских организаций, то самой важной считались Большие Животы. Это был своего рода совет патриархов, включавший действующих вождей, заслуженных охотников и воинов, отошедших от дел, и выдающихся шаманов. Хассрик Роял, проделав большую аналитическую работу, заявил в своей книге “Life and Customs of the Warrior Society”, что другое название “клуба” Больших Животов было Те, Которые Носят Бизоньи Головные Уборы, позже переродившееся в Короткие Волосы. Однако в интервью, которые Элеонора Хинмэн, брала у стариков-Оглалов в 1930 году, говорится, что “общество вождей в северном ответвлении Оглалов называлось Короткими Волосами, а в южном, то есть у Красного Облака - Владельцами Белых Лошадей (Белыми Всадниками). Они решали, кому носить церемониальные рубахи. Если Носитель Рубахи умирал или нарушал обет, то рубаха возвращалась Белым Всадникам или Коротким Волосам. Они же решали, кого сделать новым Носителем Рубахи.” Таким образом, название Короткие Волосы, согласно, разным источникам, относится к совершено разным обществам.

 

Это лишний раз доказывает зыбкость полученной информации, несмотря на то, что источниками являлись чистокровные Оглалы. Но не стоит заострять внимание на том или ином названии, так как все они имели свойство постоянно изменяться и, возможно, даже переходить от одного общества к другому при расколе племенной группы. Отсюда могло легко возникнуть несоответствие в наименованиях.

 

Сегодня важно понимать не то, откуда проистекало то или иное название, а качество и суть воинского общества в целом: всякая такая организация представляла собой мужское братство, наделявшееся время от времени множеством полномочий. Воинские “клубы” всех равнинных племён были схожи между собой и нередко перенимали друг у друга обряды и геральдику, поэтому, говоря об обществе Лисиц племени Оглала, можно почти безошибочно переносить характеристики этой организации на Лисиц других племён верхнего Миссури. Это относится и к прочим воинским обществам.

 

Рассказывая о решительности Акичитов, Дениг приводит такой пример. Как-то раз (1836) лагерь Оглалов стоял подле форта Пьер, поджидая прибытия парохода из Сент-Луиса. Случилось так, что поблизости располагалось небольшое стойбище Санти, которые тоже относятся к Дакотам. Какой-то индеец Санти выпил чрезмерно много хлебной водки и начал буянить. Прежде, чем его успели охладить, он выстрелил из ружья и ранил жену белого траппера. Она происходила из племени Змей, с которыми Дакоты постоянно воевали. В данном случае, разумеется, она вовсе не была врагом, но пьяный Санти решил совершить подвиг и выстрелил женщину из враждебного племени. Смотрителям-Оглалам было поручено схватить и выпороть буяна публично. Но виновный решил не сдаваться и оказал сопротивление. Оглалы не стали долго возиться с ним и убили его на месте. Всякий отпор Смотрителям расценивался как сопротивление воле всего племени.

 

Данный конкретный случай любопытен тем, что виновный принадлежал к Санти, а не к Оглалам, но с ним расправились Оглалы, и никто из Санти не помешал им. Это можно объяснить либо тем, что полиция Оглалов была выбрана всеми находившимися в окрестностях Дакотами, либо тем, что Оглалы были более многочисленны возле форта и позволяли себе диктовать условия.

 

Есть и ещё одна причина, которая обычно ускользает из поля зрения многих историков. Дело в том, что всякий командующий торговым фортом (эта должность вошла в историю американского Запада как “буржуа”) назначал своих Смотрителей из числа индейцев. Так, например, в ежедневнике форта Кларк запись от 2 мая 1837 года гласит: “Я устроил угощение для солдат Ри. Мы долго и обстоятельно беседовали. Я назначил четырёх солдат для форта.” Таких упоминаний в дневнике Шардона достаточно много. Дж. Хэмтрамк называл солдатами тех, кто назначался специально для того, чтобы “помогать проведению в жизнь приказов агента” (Clark`s Accounts of Agents fog Osages, 1824-1843). Об исполнении ими своих обязанностей писал Боллер в книге “Among the Indians”. Этвотер придерживался мнения, что таких солдат назначали всё-таки сами индейские вожди, а не белые люди (Western Antiquities). Так что, возвращаясь к случаю с убийством индейца-Санти, можно предпложить, что упомянутые солдаты-Оглалы были именно солдатами торгового поста, и вполне естественно, что они следили за безопасностью в окрестностях форта. Таким Смотрителям нередко приходилось заниматься и более мелкими проступками своих соплеменников. Вот лишь один из примеров повседневных забот Смотрителей племени Мандан, который приводит Шардон: “Несколько дней назад индейцы украли мышеловку (капкан на крыс). Я рассказал об этом солдатам в деревне. Они обыскали всю Большую Деревню, затем пошли в Малую Деревню, где в конце концов нашли мышеловку и вернули её мне.” Трудно даже представить, насколько ответственно подходили Акичиты к своим обязанностям. В данном случае они обследовали шаг за шагом две деревни, чтобы отыскать какую-то мышеловку! Разве это не трогательно? Дикари, буяны, сорвиголовы, бесстрашные бойцы - как ещё охарактеризовать их? - и собственноручно наказывают своих родственников за то, что те посмели украсть что-то у белого человека, к которому и сами-то Смотрители относятся без особой симпатии. Но закон есть закон, он на то и существует, чтобы его выполняли. И единственной гарантией его действенности были воинские общества.

 

Молодых людей в раннем возрасте приглашали вступить в воинское общество. Хассрик Ройял рассказывает в своей книге “Жизнь и обычаи воинских обществ”, что для вступления в общество Акичитов нужно было принять участие хотя бы в одном военном походе. Особенно желанными были юноши из уважаемых семей и, конечно, те, которые уже успели убить врага или побывали на горе в поисках видения-откровения. Но человек, совершивший преступление - убивший соплеменника или уличённый в прелюбодеянии - или прослывший жадным потому, что никогда не устраивал пиршеств, не допускался в “клубы”. Никто никогда не приглашал туда и неудачливых охотников. Индейцы говорили про людей, не состоявших ни в одной организации: “Они просто существуют.”

 

Железная Раковина описывал вступление в общество Лисиц (Токала) следующим образом: “Мне было почти девятнадцать лет, когда я присоединился к Токалам. Они пригласили меня в день своих плясок. Все люди смотрели на их танцы, и я тоже собирался поглазеть, но я только что возвратился из дозора возле табуна и не был готов. Я приводил себя в порядок, когда в типи вошли два молодых Токала - два Хранителя Плёток, и сказали:

 

- Мы пришли к тебе с танцев Токалов. Ты должен присоединиться к Токалам.

 

Я выпрямился и не отказался. Одевшись самым пышным образом, я отправился с ними, не задавая никаких вопросов.

 

Хранители Плёток отвели меня к Токалам, сидевшим по обе стороны вожаков. Два Хранителя Трубок сидели по левую руку от вождей, и каждый держал длинную курительную трубку. У них на коленях лежали расшитые иглами дикобраза и украшенные бахромой длинные сумки для табака. Слева от них расположились Хранители Барабанов, за ними - четыре Хранителя Копий. Их копья в действительности были луками, обёрнутыми голубой фланелью, но на одном конце лука была заострённая сталь, как наконечник копья. Четыре орлиных пера были привязаны к этому концу и ещё четыре висели вдоль лука на некотором расстоянии друг от друга. По всей тетиве болтались крохотные пушистые пёрышки. Два Хранителя Погремушек сидели рядом с Хранителями Копий. Все эти люди выкрасили лица в алый цвет, и у нескольких человек головы были выбриты таким образом, что осталась только прядь на затылке, сплетённая в косичку.

 

Первым заговорил один из Хранителей Трубки:

 

- Сегодня мы делаем тебя Токала. Мы хотим, чтобы ты всегда был с нами, когда мы пляшем. Найди себе место.”

 

Но официально Железная Раковина не был принят в общество до тех пор, пока не состоялся следующий праздник. В день праздника с ним пришёл его отец, чтобы разделить ответственность, которую возлагал на себя юноша. Отец призвал к себе глашатая из общества Лисиц и обратился к нему:

 

- Мой сын становится Токала. Я хочу известить об этом всех людей. Сообщи им его новое имя. Теперь он будет Меняющимся. Объяви также, что по этому поводу я отдаю одну лошадь.

 

Все трое стояли посреди танцевальной палатки. Глашатай, объявив во всеуслышанье новое имя юноши, обратился ко всем сошедшимся Токалам и всем собравшимся соплеменникам:

 

- Отныне Меняющийся принадлежит Токалам!

 

Затем он вызвал бедняка, чтобы дать ему лошадь как знак восхваления отцом своего сына. Появился старик и символически потёр лицо счастливого родителя:

 

- Спасибо.

 

Теперь Железной Раковине было разрешено покрывать лицо красным цветом, украшать гребнем свои волосы и выполнять возложенные на Токалов полицейские обязанности. Ему предписывалось присутствовать на всех праздниках и плясках общества, а за отсутствие его должны были поколотить. В случае нарушения других правил Хранители Плёток могли разрушить его жилище и другое личное имущество.” (Royal Hassrick “The Sioux: Life and Customs of a Warrior Society”)

 

 

 

***

 

 

 

“4 июля 1849. Вчера мы наблюдали на противоположной стороне реки несколько индейских жилищ, но не заметили никаких признаков жизни. Ничто не двигалось около тех палаток. Такое проявление  безжизненности вызвало у нас естественное любопытство, и мы решили навестить их... Я надел мои промокшие мокасины и, повесив мокрую рубаху на палку, как флаг, направился со моими спутниками к привлёкшим наше внимание палаткам. Их было пять. Внутри мы обнаружили девять мёртвых Сиу, лежащих на земле и завёрнутых в бизоньи шкуры. Сёдла, копья, кухонные котелки и прочий домашний скарб лежал вокруг покойников. В некоторых палатках было по три тела, в некоторых - по одному трупу. Все они в той или иной степени уже подверглись разложению. Чуть поодаль стояло ещё одно жилище. Оно было немного поменьше, но выглядело более тщательно прибранным. Внутри находилось тело индейской девушки лет шестнадцати-восемнадцати. На её ногах были гетры из ярко-красной материи, новые мокасины, причудливо украшенные иглами дикобраза, а тело было укутано в две первоклассно выделанные бизоньи шкуры. Девушка умерла дня два-три назад. Нас изумило, что шкуры были откинуты наверху таким образом, что её лицо и часть тела до середины одной груди оказались открыты. Было похоже на то, что кто-то рылся в её погребальном наряде. Все остальные трупы были плотно завёрнуты в шкуры... Позже я выяснил, что все они скончались от холеры. А эта девушка была оставлена в палатке на милость судьбы, будучи ещё живой, поэтому её лицо было открыто. Так сильно индейцы боялись ужасной болезни.” (Stanbury).

 

Эпидемии оспы и холеры нанесли по Оглалам сильный удар. Дениг указывал в своих документах, что в 1855 году Оглалы насчитывали примерно 180 палаток, по три или четыре человека в каждой, но, похоже, его данные не соответствовали действительности. В 1825 году генерал Аткинсон насчитал 300 воинов на общую численность Оглалов в 1500 человек (Expedition up the Missouri). Тадеуш Калберстон настаивал в 1850 году на числе 400 палаток (Culberstone “Journal”). Агент Твисс в 1856 году насчитал 450 палаток Оглалов (Annual Report), что значительно превышает число, названное Денигом.

 

Впрочем, подробный разговор об индейских захоронениях и об эпидемиях пойдёт ниже.

 

 

 

 

***

 

 

 

 

Сичангу (Опалённые Бёдра; “сичан” - внешняя сторона бедра, “гу” - жечь) жили между верховьями Белой Реки и L`eu qui Court и реки Титон. Хайд читает, что название “Опалённые Бёдра” не применялось по отношению к Сичангам до их переселения на Миссури, то есть до середины 18 века (Hyde ”Red Cloud Folk”). В 1804 году Льюис и Кларк обнаружили этих индейцев на обоих берегах Миссури в районе рек Белая и Титон (Elliott Coues “History of the Lewis and Clark Expedition”). В 1853 году Воган, агент по делам индейцев, зафиксировал их пребывание “между устьем Южного притока Белой Реки, к югу от L`eau qui Court, примерно в ста милях от его устья, и далее по течению к его верховьям, включая в эту территорию район между Северным рукавом Белой и L`eau qui Court” (Annual Report of the Commisioner of Indian Affairs, 1853). Два года спустя лейтенант Воррен подтвердил, что Сичанги называли своей землёй район вдоль Белой Реки.

 

Дениг рассказывает, что многие годы их возглавлял вождь по имени Чистая Синяя Земля. Он был мудрым правителем и оставил о себе добрую славу. Белые считали его хорошим другом, так как он при всякой возможности покровительствовал торговцам и даже в напряжённые времена не давал в обиду белых людей, навещавших его лагерь. Мало встречалось среди индейцев столь влиятельных, сильных и достойных уважения вождей. Конечно, кого-то боялись больше, кого-то считали более отважным, но личные качества Чистой Синей Земли возвели его на высокий пьедестал, откуда он разумно руководил охотой, практически никогда не допуская голодных дней. (Five Indian Tribes of the Upper Missouri)

 

Согласно Хайду, Опалённые Бёдра в 1830-е годы были сильно разобщены и дезорганизованы повальным пьянством, и Чистая Синяя Земля был озабочен всё ухудшавшимися условиями охоты. Индейцы столкнулись с необходимостью провести определённую реорганизацию племенного круга, и Чистая Синяя Земля возглавил непростое дело. На зиму каждая община ставала лагерем там, где хотела, но ранним летом, когда приходила пора большой бизоньей охоты, общины сходились вместе и образовывали большой лагерный круг. В действительности, в этом не было ничего нового, но с того момента, как индейцы соприкоснулись с белыми людьми, многое в их устоях пошло наперекосяк (Hyde “Spotted Tail Folk”).

 

Впоследствии Опалённые Бёдра стали известны под названием Народ Крапчатого Хвоста. Крапчатый Хвост заслуженно занял место вождя этого племени, неоднократно проявив себя в сражениях, а затем и в качестве мудрого руководителя, который всячески оберегал племя от войны.

 

Крапчатый Хвост рос в то самое время, когда Чистая Синяя Земля восстанавливал племенные законы. То было хорошее время для формирования личности воина.  

 

Крапчатый Хвост был красивым и смелым человеком. В 1841 году он встретил девушку, на которой решил жениться. Вероятно, она отвечала ему взаимностью. Однако между ними стоял старый вождь по кличке Бегущий Медведь, который тоже жаждал заполучить девушку. Он был богат, так что симпатии её родителей должны были быть на стороне старика. Тогда Крапчатый Хвост убил старого индейца где-то за пределами лагеря. Некоторые склонны считать, что это было коварное убийство, но скорее всего молодой и сильный воин убил соперника в честном бою, если может бой называться честным, когда молодой, крепкий, ловкий юноша сражается с дряхлеющим мужчиной. Эту историю Вильям Бордо слышал в 1915 году от старых индейцев, которые хорошо помнили юность Крапчатого Хвоста. Но деталей той схватки никто не знал. Девушка стала женой будущего вождя и родила ему тринадцать детей. Она же была рядом с ним, когда его отправили в тюрьму форта Ливенворс за участие в разграблении почтовой кареты и убийство пассажиров.

 

Выйдя из заключения, Крапчатый Хвост сильно изменился. Его воинственный энтузиазм, направленный против бледнолицых, полностью угас. Он увидел силу солдат, мощь их пушек, численность армий и решил пойти мирным путём, дабы сохранить свой народ. Многие ругали его за это и называли предателем, но кто может сегодня с уверенностью сказать, что есть предательство? Желание сделать жизнь народа лучше, когда основная масса этого ещё не понимает? Поступки, идущие наперекор взглядам большинства? Отказ от недавних идеалов? Как бы то ни было, Крапчатый Хвост возглавил огромную резервацию. Его нельзя ни в коем случае назвать преданным другом белых людей, но большинство индейцев считало его таким. Он же лишь ограждал соплеменников от кровавой драмы, возможно, нередко наступая на горло собственной гордости.

 

Он погиб от руки соплеменника в 1881 году. Его убийство вызвало много толков, но никто так и не смог разгадать, что двигало Вороньим Псом, когда он нажал на спусковой крючок винчестера, подкараулив Крапчатого Хвоста, когда тот возвращался с племенного совета. Вождя похоронили в торжественном традиционном наряде, сшитом из оленьей кожи. В губы ему вложили кусок сала, чтобы он послужил ему пищей на первом этапе пути в Страну Духов. Сначала его оставили лежать на высоком помосте, как было заведено у Дакотов, но позже власти перезахоронили тело вождя на маленьком епископальном кладбище.

 

Опалённые Бёдра были хорошими охотниками, богато (с точки зрения индейцев) одетые и снабжённые мясом. Они жили в удобных палатках, владели большими табунами. Своё время они посвящали бизоньей охоте, ловле диких лошадей и военным экспедициям на нижнее течение реке Платт против племени Поуни.

 

Каждое лето молодые люди уходили в поход за лошадьми в бассейны рек Платт и Арканзас. Индейцы применяли для этого тактику изнурительного загона, предварительно окружив табун мустангов, начинали гнать лошадей от одного человека к другому, доводя их до полного изнеможения, после чего набрасывали на шею мустанга петлю, валили на землю, стреноживали и уже позже приступали к объездке. Обычно из таких походов охотники за лошадьми возвращались с уловом в 40-60 голов.

 

В 1943 году лесник из резервации Розового Бутона рассказал Джону Юэрсу, что старики поведали ему, как ездили охотиться на диких лошадей в свои излюбленные места: близ нынешнего города Альянс в штате Небраска, где была целая сеть узких каньонов, и длиннющее ущелье вдоль реки Шайен в штате Вайоминг. Многие эти каньоны заканчивались глухими тупиками. Индейцы подолгу гнались на своих конях за мустангами, а в последний момент на ходу пересаживались на своих лучших скакунов, прибережённых напоследок для решающего рывка. Одна из групп охотников везла с собой заготовленные петли, прицепленные к раздвоенным концам длинных палок. Как только мустанг оказывался в пределах длины палки, на шею ему накидывалась петля, а палка отбрасывалась прочь. Охотник спрыгивал со своего коня, чтобы завалить и связать пойманное животное.

 

А вот воспоминания Мато Нажина: “Шест, который я увидел в руках отца, был более трёх метров длиной... Пока отец заготавливал палки, дедушка достал верёвку, свитую из тонких ремней, достал также ремни и ремешки, то нарезанные из оленьей кожи, то из шкуры бизона; некоторые из них были длинные, другие короткие. Отец выбрал ремешок из оленьей кожи и привязал его к концу шеста, потом привязал другой ремешок почти на середине шеста После этого он взял верёвку и сделал большую петлю. С двух сторон он подхватил петлю ремешками прикреплёнными к шесту. Так получилось приспособление для ловли мустангов... И вот весь лагерь пришёл в движение... Всадники с укрюками в руках мчались на быстроногих скакунах...  Отец уже почти догнал мустанга. Он держал наготове свой укрюк и налаживал петлю из верёвки... Когда мы достигли подножия холма, отец поднял укрюк и опустил его над головой мустанга. Через секунду петля уже скользнула по шее дикой лошади. Теперь отец дёрнул шест изо всей силы и оторвал его от ремешков, которые придерживали расправленную петлю, - укрюк сделал своё дело, его можно было выбросить, мустанг был на аркане.” (Mato Nazin “My People the Sioux”)

 

В войне против Поуни и Арикаров верх обычно брали Титоны, благодаря своей многочисленности. Редкий летний сезон заканчивался без того, чтобы в стойбище не привезли множество вражеских скальпов. Впрочем, никакого ограничения на военные походы в смысле времени года не существовало. Пляски со скальпами происходили весьма часто. Монотонные военные песни, сопровождаемые визгливыми голосами женщин, раздавались постоянно, равно как и заунывное оплакивание павших в бою.

 

Враги тоже были далеки от идеального характера и рвались в бой, дабы расквитаться за свои унижения и потери. Они подкрадывались к стойбищам Титонов чуть ли не еженощно, чтобы угнать пяток-другой лошадей или убить одиноко бродящего за пределами деревни человека.

 

Умерших хоронили обычно на высоком помосте, что было распространено среди всех равнинных племён. Сам же процесс погребения мог отличаться один от другого пышностью.

 

В 1866 году от тяжёлой болезни скончалась дочь Крапчатого Хвоста, когда деревня стояла на берегу Пыльной Реки. Перед смертью она высказалась, чтобы её похоронили в форте Ларами “на горе возле могилы Старого Дыма”. Дым доводился семье Крапчатого Хвоста родственником и в былые годы занимал высокое положение среди Титонов. Форт Ларами располагался в 260 милях от стойбища Опалённых Бёдер. “Когда она умерла, деревню охватил ужасный плач. Со свежеубитого оленя сняли шкуру и хорошенько прокоптили её, затем завернули в эту шкуру тело умершей девушки, туго перетянув шнурками. Таким образом труп был некоторым образом забальзамирован... Стояла слякотная погода. Путь к Ларами был извилист и холмист. Тело мёртвое тело лежало на двух белых лошадках, крепко связанных между собой... Пятнадцать дней двигалась траурная процессия под звуки непрекращающихся рыданий... В двух милях от форта индейцев встретили солдаты, чтобы проводить к укреплению... На следующий день возле могилы Старого Дыма на двенадцатифутовых шестах установили площадку и набросили поверх неё шкуру бизона. К шестам прибили хвосты и головы двух белых лошадей, доставивших труп в форт. Тело не развернули, но оставили внутри оленьей кожи и укутали ещё в красное одеяло, после чего положили в гроб... Женщины приближались к умершей и подолгу говорили ей что-то, некоторые шептали, будто сообщая ей нечто сокровенное. Каждая оставляла покойнице что-нибудь на память: зеркальце, нить цветных бус, сосновую шишку. После этого гроб закрыли, и женщины принялись поднимать его на помост. Мужчины стояли вокруг, но ни один из них не сделал движения, чтобы помощь женщинам. Поверх гроба положили свежую бизонью шкуру и привязали её к помосту ремнями.” (Gleed)

 

Кливланд, работая в индейском агентстве в Небраске, сделал любопытные наблюдения за погребальными обычаями Опалённых Бёдер, о чём сообщил в своём письме к доктору Ярроу. “Некоторые из этих индейцев хоронят своих покойников в грубых деревянных ящиках, либо закапывая в яму, либо просто оставляя гроб на поверхности земли где-нибудь на возвышенности, если у них нет возможности вырыть могилу. Но это лишь подражание белым людям. В большинстве же случаев они придерживаются своей традиции, которая ничем не отличается от обычаев их далёких предков, живших много поколений назад. Следуя племенным устоям, они туго заворачивают покойника в одеяла или шкуры (случается, в то и другое разом), обвязывают кожаными шнурками, затем кладут умершего на спину, вытянув в всю длину, либо на ветви дерева, либо на специально сооружённый помост. Такие помосты обычно устанавливаются на четырёх шестах высотой футов в восемь, концы тех шестов имеют развилку и надёжно подпирают помост в каждом из четырёх углов. Бывает, что на один помост укладывают не одно тело, а больше, хотя обыкновенно для каждого покойника сооружается свой настил. Индейцы, будучи очень суеверными, подвешивают к помосту всяческие вещицы, которые считают священными. Суеверие их настолько велико, что никто из соплеменников никогда не осквернит место захоронения... То же суеверие не позволит индейцам использовать погребальный помост дважды или взять кусок дерева с места погребения для иных нужд, например, в качестве дров, даже если обстоятельства очень “поджимают”. Существует также обычай, хоть он и не распространён повсеместно, забирать тело после того, как оно пролежало два года на помосте, и хоронить его в земле.” (Yarrow “Letters”)

 

Вся работа по подготовке умершего к похоронам, равно как и сооружение самого погребального эшафота возлагается на женщин. “Женщины укладывают тело на помосте, затем приходят в деревню, чтобы пригласить мужчин к месту погребения.” (Yarrow)

 

“В том случае, если умерший был человеком богатым или если родственники могут позволить себе это, то забивается одна или несколько лошадей, их туши сваливаются у подножия эшафота. Друзья и родня усопшего выражают горечь утраты самыми разными способами: одни из них громко стенают, другие делают себе порезы на руках и ногах ножом или кусочками кремня, чтобы кровь залила их повсюду. После чьей-либо смерти скорбящие люди не притрагиваются к пище до тех пор, пока тело не будет похоронено. Оставшаяся собственность покойного раздаётся соплеменникам. Жилище обычно переходит в собственность одной из женщин, помогавшей во время погребения.” (“Burials West of the Mississippi” Bureau of American Ethnology)

 

“Существует обычай оставлять пищу на погребальном помосте. Иногда еды кладут мало, и это означает, что она предназначена только для самого покойника. Но бывает, что пищи оставляют много, и тогда она предназначается также и для духов других умерших одного возраста и пола с покойником. Например, если умерла маленькая девочка, то её придут встретить и угоститься такие же маленькие девочки. Если скончался мужчина средних лет, то его встретят духи мужчин такого же возраста. Родственники никогда не произносят вслух имена умерших людей.” (Yarrow)

 

Хочу воспользоваться описанием похорон, оставленным Алисой Флетчер. Эта настойчивая женщина-этнограф приложила немало сил, чтобы донести до людей прелюбопытнейшие детали из жизни американских аборигенов. Похороны, о которых пойдёт речь, случились в резервации Розовый Бутон (Rosebud Reservation) в конце 1881 года, но традиционная сторона ритуала никуда не делась, несмотря на многие изменения, произошедшие в жизни Титонов.

 

“Утром 18 октября 1881 года внезапно умер индеец Сиу. Один из родственников вышел из двери и воскликнул: “Посланник отправляется в страну духов!” После этого он немедленно застрелил лучшего коня скончавшегося индейца. Его жёны быстро распаковали свои сумки и извлекли оттуда всевозможные украшения, бусы и т. п. и побросали их к ограде возле палатки. 

 

В руки умершему вложили барабан общества Лисиц. Умерший был также членом “клуба” Омаха. В палатке собрались и уселись в ряд представители воинского общества Омаха. Очень долго они исполняли низкими голосами песню смерти. Прибежала собака, и они застрелили её. Вход в их палатку был открыт. Над головой покойника виднелось какое-то украшение из перьев, вероятно, его боевой убор. Женские украшения и бусы уже были развешены на ограде, их должны были распределить между членами “клуба”. Женщины-родственницы обрезали свои волосы и уложили их на мёртвое тело - эти волосы должны быть погребены вместе с покойником. Из палатки вынесли все домашние вещи.

 

Прежде, чем глашатай объявил о раздаче лошадей, я заметила какого-то мужчину в светлом одеяле; он наклонился над мертвецом и раскрашивал его лицо жёлтым и красным цветом. Закончив свою работу, он сказал, что можно раздавать лошадей.

 

Покойника похоронили в полдень. Его пистолет, нож, барабан и лук были оставлены возле него. Убитую лошадь отволокли к месту погребения чуть позже. А застреленная псина отправилась в котёл и послужила угощением собравшихся.” (Alice Fletcher, Bureau of American Ethnology)

 

В дневниках экспедиции Льюиса-Кларка под числом 20 апреля 1805 сделана запись: “Неподалёку от лагеря я увидел... индеанку, захороненную на их манер на платформе высотой футов в шесть. Но её помост обрушился. Индеанка была плотно завёрнута в несколько шкур и завязана. Рядом была её убитая собака, сумка с разноцветной глиной, мелкие косточки, когти бобра... “ Это могло быть захоронение Титонов или Ассинибойнов, они мало чем отличаются.

 

Рассказывая о захоронениях Ассинибойнов, Де Смет пишет: “Они никогда не закапывают своих мёртвых. Они привязывают покойников верёвками и кожаными ремнями к ветвям деревьев, но чаще оставляют их на специальных платформах дабы уберечь их от волков и прочих диких зверей. Эти платформы гораздо выше человеческого роста. Покойника всегда кладут ногами на запад. Так они лежат и гниют. Когда помост или дерево с захоронением обрушиваются от старости, родственники закапывают кости покойника в землю, а черепа выкладывают по кругу на равнине, обязательно повернув их глазницами к центру круга. За этими кругами из черепов индейцы следят, поклоняясь им как святыням. Там всегда можно увидеть и несколько бизоньих черепов. В центре торчит шест высотой примерно в двадцать футов, к нему привязаны всевозможные Ваканы, чтобы охранять священное место. Индейцы называют кладбище Деревней Мёртвых. Они обязательно навещают эти места в определённое время года, чтобы побеседовать с умершими и оставить им какие-нибудь подарки.”

 

Не так много можно найти людей, которые были бы столь же хорошо знакомы с обычаями племён Верхнего Миссури, как Отец Де Смет. Он путешествовал по той земле во все времена года, для него не существовало препятствий. Он оставил массу описаний и не случайно считается действительным знатоком индейских обычаев. Однако есть случаи особые, когда погребальные обряды принимают совершенно иные формы. Так, например, Александр Генри, добравшийся до Ассинибойнов в 1775 году, рассказал о более древних похоронных обычаях этого народа, которые не могут не вызвать интерес читателя: “Если смерть пришла зимой и застигла общину вдали от родового кладбища, то родственники возят покойника за собой повсюду до наступления весны, куда бы они ни направлялись. Мёртвое тело обязательно держат на высоком помосте, подальше от звериных клыков. Весной приезжают к месту захоронения. Могила делается круглой формы, примерно пять футов глубиной, обкладывается берёзовой корой или же корой другого дерева и шкурами. Когда устроено сиденье, покойника располагают в могиле в сидячем положении, подперев его со всех сторон. Если это мужчина, то подле него складывается его оружие, а также его обувь и вообще всё, что нужно охотнику и воину... После этого усопшего покрывают корой, кору придавливают брёвнами, брёвна засыпают землёй. Затем поднимается оратор и произносит хвалебную речь, подробно перечисляя все подвиги покойного. Он не упускает из виду ни одного поверженного врага, ни одного снятого скальпа, ни одного захваченного пленника... При каждом упоминании выступающий ударяет по заборчику, установленному перед могилой, как бы привлекая внимание к своим словам и усиливая впечатление. По окончании его речи заборчик покрывается рисунками со всеми только что перечисленными подвигами, все убитые враги, все пленники - всё появляется на этой изгороди... К этому добавляется его личный символ, который на алгонкинском языке называется “тотем”, и без которого индейцы не мыслят никакой охраны. Кроме того, этот знак будет сообщать всякому прохожему, к какому роду принадлежи захороненный человек. Особое значение придаётся еде, которую оставляют на могиле, чтобы усопший мог питаться в пути.”

 

Приплыв 25 мая 1833 года на пароходе “Yellowstone” в Агентство Сиу, принц Максимильян увидел на горе индейское кладбище. Многие из могил представляли собой высокие платформы на четырёх шестах. Но были и просто одинокие шесты, у основания которых были густо навалены ветви и кустарники, под которыми располагались земляные могилы. Максимильяну сказали, что “в одной из таких могил был захоронен в стоячем положении сын вождя.” “Среди любопытных обычаев Сиу следует выделить их обхождение с умершими. Те, которые умирают вдали от дома, зашиваются в шкуры и укладываются вместе со всем своим оружием на высоких помостах, где остаются до полного разложения, после чего их кости иногда закапываются в землю. Но те, которые погибают в бою, закапываются на месте. Бывает, что и в мирное время они хоронят своих людей в земле и охраняют их от волков при помощи наваленных поверх могилы колючие кусты. Я видел много таких могил близ Sioux Agency.”

 

Об Ассинибойнах Максимильян сообщал следующее: “Они верят в то, что умершие уходят в страну, лежащую где-то на юге. Там храбрые и добропорядочные индейцы находят для себя женщин и бизонов, в то время как слабые и трусливые помещаются на остров, где они лишаются каких-либо благ. Те, что в жизни вели себя отважно, не должны быть погребены на деревьях, но их следует оставить прямо на земле, так как они способны сами позаботиться о себе. Конечно, в этих случаях их просто пожирают волки, и чтобы этого не произошло, индейцы обкладывают трупы камнями. Но чаще всего покойников закрепляют на деревьях, как это делают все Сиу, или же кладут на высокие помосты. Мертвецов заворачивают в бизоньи шкуры. На одном дереве иногда можно увидеть три и даже четыре захоронения.” В другом месте (22 июля 1833) Максимильян рассказывает: “Мы обнаружили дерево с несколькими покойниками на нём. Одно тело свалилось на землю, и волки разорвали его. Все трупы были завёрнуты в новые одеяла, некоторые были покрыты алой краской. Отдельные ветви того дерева и часть ствола тоже были выкрашены в красный цвет. Мистер Дрейдоппель, наткнувшийся на это захоронение, подобрал череп молодого Ассинибойна, в котором мышь устроила своё гнездо. А господин Бодмер сделал тщательную зарисовку того дерева, под которым распустился густой куст роз в полной красе.”

 

Окрашивание погребальных деревьев, похоже, было весьма распространённым явлением среди Титонов и Ассинибойнов. 13 июля 1833 года Максимильян увидел в нескольких милях от форта Юнион останки Ассинибойна, лежащего в шкурах на склонённых ветвях дерева, ствол которого был сплошь обмазан красной краской. На ветвях висели седло и уздечка.

 

Но полковник Додж придерживается в своей книге “Our Wild Indians” иного мнения по поводу траурного цвета: “Сиу придавали особое значение зелёному цвету при погребении мёртвых. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы Сиу использовали в повседневности зелёные одеяла, но на всех обследованных мною могилах я видел останки людей, завёрнутые в зелёные одеяла. А вот у Шайенов и Арапахов, похоже, нет такого особого цвета.”

 

 

 

 

 

***

 

 

 

Как-то раз в 1835 году Поуни и Арикары угнали 50 лошадей у Опалённых Бёдер из лагеря на L`eu qui Court. Погоня собралась без промедления, и преследователи настигли конокрадов совсем недалеко от стойбища. С душераздирающими воплями дикари сцепились в яростной драке. Все двадцать два конокрада погибли на месте, и их лошади были присоединены к только что угнанному ими и теперь возвращённому табуну.

 

К месту схватки, едва завидев, что дело кончено, кинулись женщины из лагеря. Размахивая топорами и ножами, они спешили добраться до распластанных в высокой траве врагов. Считанные минуты спустя поле брани стало похожим на гудящий рой пчёл, густо облепивший соты. Воины важно гарцевали на своих разгорячённых скакунах, обмениваясь громкими возгласами и посматривая не то, как их жёны и сёстры отрубали головы, руки, ноги и половые органы поверженных врагов. Чуть позже шумная процессия уже возвращалась к родным палаткам, волоча за собой на верёвках изуродованные трупы и размахивая над головами палками с привязанными к ним отсечёнными человеческими членами. Маленькие мальчики бросали друг другу отрубленные оскальпированные головы и стреляли в них из своих луков, а некоторые даже получили для такого случая от отцов или старших братьев длинноствольные ружья, чтобы всадить кусок свинца в уже и без того обезображенных врагов. Долго ещё дети и женщины колотили палками и камнями по окровавленным останкам конокрадов, и до самого утра не смолкали дикие песни над конусообразными жилищами Опалённых Бёдер.

 

Но отвернёмся же от этого безжалостного действа и уделим немного внимания иным аспектам жизни.

 

Сичангу - одно из многих племён, которые устраивали массовую охоту на стада копытных, криками сгоняя их к высокому обрыву, откуда животные сыпались вниз на острые скалы, ломали себе ноги и сотнями бились в агонии до тех пор, пока индейцы не спускались по тропинкам вниз, чтобы прикончить их. Такое ведение охоты более характерно для северных племён, живущих в окружении гор. Однако часть страны Сичангов в бассейне Белой Реки, будучи очень пересечённой местностью, весьма пригодна для такого вида охоты. Вислер дал подробное описание загонной охоты на антилоп, характерную для племени Черноногих, и подчеркнул, что такая охота велась многими племенами того региона (The Material Culture of the Blackfoot Indians). Дж. Г. Сноуден лично видел такую ловушку для антилоп в истоках южной реки Шайен в ноябре 1859 года; этот загон был устроен Арапахами (W.F.Reynolds “Report on Exploration of the Yellowstone River”).

 

Когда стадо животных попадало в окружение нескольких сотен человек и, напуганное истошными криками, пускалось наутёк к единственному оставленному для антилоп проходу между холмами, животные, не подозревая о коварстве охотников, выбегают прямо к тому месту, где земля обрывается перпендикулярной стеной. Очень часто такие ловушки бывали не очень глубокие, и антилопы, валясь друг на друга, вскоре заметно засыпали дно, и в какой-то момент очередная порция животных уже получала возможность выпрыгнуть наружу, скача по телам своих несчастных сотоварищей. Принимая это во внимание, индейцы обычно возводили со всех сторон небольшие стены из брёвен и кустарника, дабы предотвратить бегство тех антилоп, которые окажутся самыми верхними.

 

Потоки белых переселенцев двигались в Калифорнию и Орегон через земли Сиу, особенно через территорию Сичангов, что послужило причиной наиболее сильного распространения инфекционных заболеваний именно среди них. Опалённые Бёдра жили гораздо ближе к тракту, чем остальные племена Титонов. Оспа, холера, корь и прочие недуги год за годом косили их ряды, страшными темпами сокращая население, и вскоре вместо многочисленной семьи перед белыми людьми предстали жалкие остатки народа. Доведённые до отчаянья и раздражённые индейцы не замедлили выплеснуть ненависть на причину своих несчастий - на бледнолицых чужаков. Никто не был вправе выступить в защиту белого человека и его коварного правительства, которое насылало на индейцев всевозможные хвори.

 

В 1853 году (согласно отчётам комиссионера по делам индейцев Вогана) у Сичангов насчитывалось 150 палаток. Но в уже через два года Воррен называл совершенно другое число - 450 палаток. А в 1856 году индейский агент Твисс указывал, что Сичанги имели 250 палаток, ссылаясь на то, что он пересчитал их, когда индейцы приезжали в резервацию для получения продовольственных пайков и других товаров.

 

 

 

***

 

 

 

Миниконжу (Миниканйевожупи) - Сеющие Возле Воды. Они обосновались в регионе, протянувшемся от Вишнёвой Рекой вдоль реки Шайен к горному хребту de Mince на Большой Реке. Здесь, как и в других западных районах, в изобилии водились бизоны.

 

Табо выявил три подгруппы “Миникан-Хуньожу”. Одну из них он назвал “Такохиропапай” (возможно, это “Ta Corpa”), деревня состояла из восмидесяти палаток, которые наносили дружеский визит Арикарам в июне 1795 года. Трудо настаивал на том, что эта группа, как и Чахоны (Саоны) “обыкновенно бродила к северо-востоку от Миссури, но не находя там никаких диких быков и коров, вынуждена была возвращаться на запад от Миссури, где бизоны многочисленны.” (“Journal of Jean-Baptiste Trodeau Among the Arikara Indians in 1795” [ed. by Mrs. H. T. Beauregard], Missouri Historical Society Collections, Vol. IV, 1912). В 1853 году Воган обнаружил Миниконжей на землях севернее реки Шайен, почти у реки Моро, то есть к юго-западу от Чёрных Холмов, почти у устья Бобрового Ручья.” (Annual Report, 1853). Воррен отводил им в своих исследованиях территорию “между развилкой реки Шайен и Чёрными Холмами.” (Exploration of the Dacota Country).

 

Поведение каждого племени сильно зависело от характера вождя, от глубины его мудрости, от степени его гибкости, от чистоты помыслов. С точки зрения белых людей, индеец мог считаться “хорошим”, если он был дружелюбен по отношению к европейской расе, следил за порядком в своей деревне, не подстёгивал соплеменников к войне, даже если эта война не была направлена против белых (ведь распалившиеся дикари были не особенно щепетильны в том, кто попадался им под руку - бледнолицый переселенец или краснокожий враг).

 

В этом смысле племя, которое мы сейчас бегло обозреваем, было наиболее подходящим для общения с белыми людьми. Дениг утверждал, что Миниконжи были тихими индейцами, всегда демонстрировали дружеские чувства. Однако при этом Миниконжи умудрялись всегда оставаться наиболее дикими и наименее цивилизованными, чем другие Титоны. Возможно, это связано с их наибольшей удалённостью от белых людей, из-за чего они реже остальных появлялись близ фортов на реках Платт и Миссури.

 

В 1836 году ими руководил Одинокий Рог. За время его правления племя никогда не выходило за рамки разумного поведения. Это был храбрый и умный человек, пользовавшийся бесконечным доверием соплеменников. Какие бы торговые сделки ни совершались между Миниконжами и белыми людьми в бытность Одинокого Рога, обе стороны непременно оставались полностью удовлетворёнными.

 

“Вскоре после 1836 года у этого вождя умерла в результате тяжёлой болезни любимая жена. После долгого оплакивания он, потеряв всякий смысл в жизни, объявил, что намерен покончить со своей жизнью. Людей охватил ужас. Разумнейший из Миниконжей, величайший храбрец и мудрец приготовил себя к закланию! Ничто не страшило индейцев больше, чем самоубийство. Все почувствовали себя парализованными, и никто не посмел остановить вождя, когда он в полном одиночестве побрёл из лагеря пешком. Лишь несколько человек рискнуло последовать за ним. Они-то и поведали оставшимся в притихшей деревне людям о том, что посреди голой прерии вождь бросился на громадного бизона, ранил его ножом, и бык разорвал его своими рогами на месте. Несколько часов спустя соплеменники подобрали его останки в запёкшейся луже крови.” (Denig “Five Indian Tribes of the Upper Missouri”)

 

Майор Пилчер предлагает несколько иную версию смерти вождя: “В результате какого-то нелепого несчастного случая Одинокий Рог потерял своего единственного сына. Его горе было столь огромно, что вождь временами буквально терял рассудок, становился больным. В один из таких приступов безумства он оседлал своего любимого военного коня, схватил лук и стрелы и во весь опор помчался в прерию, не переставая кричать, что убьёт первое живое существо, которое ему повстречается, будь то враг или друг. Никто не осмелился последовать за ним. А через час или два вернулся его конь, окровавленный и с двумя стрелами в боку! Людей охватили самые плохие предчувствия, и отряд верховых воинов немедленно отправился на поиски Одинокого Рога, скача по следам вернувшегося коня. Так они добрались до места трагедии, где увидели тело вождя, жутко истрёпанное бизоном, туша которого валялась поблизости. Изучив следы, индейцы пришли к выводу, что вождь встретил быка, который не захотел убежать и начал драться. Вероятно, Одинокий Рог спрыгнул с коня и выстрелил в него, чтобы прогнать, а сам бросился на бизона с ножом в руке. Многие его кости переломались, когда бык принялся бодать и топтать его. Но бизон тоже погиб под ударами длинного ножа с двухсторонней заточкой.”

 

Джордж Кэтлин сделал портрет Одинокого Рога во время своей остановки в форте Пьер летом 1832 года. “Шестьсот семейств Сиу жили поблизости в палатках из бизоньих шкур. Там было двадцать или больше разных общин, и во главе каждой стоял свой вождь, а всех их возглавлял главный вожак - человек средних лет, невысокого роста, но с фигурой Аполлона. Я нарисовал его портрет. Его звали Ха-вон-жи-та, то есть Один Рог. Вождём он сделался очень быстро, благодаря своим необычайным заслугам. Он рассказал мне, что его имя происходит от ракушки, которая украшала шнурок вокруг его шеи. Ракушка досталась ему от отца, и он дорожил ею больше чем любой другой собственностью.” (Catlin “Notes and Letters”). Из объяснения Кэтлина невозможно понять, почему же всё-таки “рог”, а не “раковина”, и какая между рогом и раковиной существовала связь. На языке Титонов имя Одинокого Рога звучит “Хе-Ванжи-Та” (“хе”- “рог”, “ванжи” - “один, одинокий”, “та” - обозначает принадлежность к быку, например: “чези” - “язык”, “тачези” - “бизоний язык” или “па” - голова”, “тапа” - “оленья голова”). Далее Кэтлин сообщает: “Вождь обращался со мной с огромной добротой, с вниманием, вероятно, посчитав большой честью то, что я нарисовал его портрет. Его наряд был удивительно красив, и я намереваюсь повесить его в моей галлерее рядом с его портретом. Рубашка шита из оленьей кожи, чудесно расшита иглами дикобраза и увешена скальповыми прядями... Уже до того, как стать вождём, этот необыкновенный человек прославился своей физической силой и выносливостью. Никто не мог превзойти его в беге. Он мог обогнать на своих ногах даже быка, что частенько делал, и догнав, пускал стрелу ему прямо в сердце. В состязаниях по бегу он всегда был первым. В племени любили говорить, что Ха-вон-жи-та никогда не извлекал свой лук понапрасну. Его вигвам был богато украшен скальпами, срезанных в боях с вражеских голов.”

 

Что касается гибели Одинокого Рога, то Кэтлин был свидетелем любопытной сцены, когда однажды показывал членам делегации Сиу свои работы. Индейцы сразу узнавали портреты соплеменников и очень радовались, видя перед собой их лица. Когда же дошёл черёд портрета Одинокого Рога, они внезапно погрустнели и повесили головы, издав трагический возглас. Не поняв, что произошло, Кэтлин обратился за разъяснением к сопровождавшему индейцев офицеру,  тот сообщил ему о недавней гибели вождя. Художник был настолько потрясён услышанной историей, что нарисовал три картины под общим названием “Гибель Хеванжиты”. На одной из этих картин сделана пометка, что смерть настигла Одинокого Рога в устье Малой Миссури в 1834 года.

 

После гибели Одинокого Рога у Миниконжей сменилось несколько вождей, и ни один из них ничем не прославил себя. Результат не заставил себя долго ждать. Миниконжи сделались раздражительными, начали беспрестанно ссориться из-за пустяков. Белые торговцы продолжали приезжать к ним в деревню, но индейцы прилагали все усилия, чтобы хоть как-нибудь обмануть пришельцев, своровать у них что-нибудь, найти повод для ссоры. В конце концов они убили нескольких гостивших у них трапперов. Причины убийства никто так и не узнал.

 

Нужно отметить, что индейцы, хоть и нападали на чужаков, забредших на их землю, всё же никогда не любили убивать тех, кто говорил на их родном языке, особенно, если они были знакомы с ними лично. Даже Черноногие, которых называют наиболее свирепыми дикарями на Миссури, редко убивали трапперов, которые когда-либо жили в их стойбищах. При этом индейцы были беспощадны к так называемым “горцам” (mountain men), которые своим диким нравом не отличались от самих индейцев.

 

Примерно до 1846 года Миниконжи не переставали вести войну с переменным успехом против Арикаров, Манданов и Большебрюхих.

 

Однажды они уничтожили сразу двадцать Арикаров возле своей деревни, потеряв при этом восемь человек. Миниконжи явно были более умелыми бойцами, чем Арикары.

 

С незапамятных времён они отправлялись вместе с Оглалами в походы против Ворон, пригоняя домой большие табуны, взамен которых почти всегда оставляли на вражеской земле пару скальпов своих соплеменников. 

 

Примерно в 1846 году поголовье бизонов неожиданно сократилось, и Миниконжи сочли необходимым заключить мирное соглашение с Арикарами, дабы приобрести у них кукурузное зерно в обмен на шкуры и другие товары. Этот мир продлился до пятидесятых годов, хоть и прерывался иногда мелкими неурядицами. Мир дал Миниконжам возможность стоять лагерем за деревнями Арикаров в истоках Малой Миссури. Там они нашли множество дичи, возобновили военные походы против Ворон, оттуда выезжали к устью Жёлтого Камня (Yellowstone), убивали от случая к случаю белых людей. Летом они возвращались к Большой Реке или к реке Шайен, осенью ехали к Арикарам покупать зерно.

 

 

 

***

 

 

 

Хункпапы, Сихасапы и Итажипчо обитали почти в том же самом районе. Их деревни часто ставились по соседству, и люди регулярно участвовали в одних и тех же делах. Под их постоянным контролем находились реки Моро, Ядро, Сердце и Большая Река.

 

Название “Хункпапа” происходит от слов “хо” - лагерный полукруг, “инкпа” - край, конец, “па” - голова. Это обозначает, что данное племя располагалось в самом начале (в головном крае) полукруга, когда Титоны собирались в общий лагерь. 

 

В 1804 году Тобо записал в своих документах “Хонтпапа” как подразделение Саонов (Tabeau “Narrative”). 16 июля 1825 года генерал Аткинсон заключил соглашение с Хункпапами в деревне Арикаров на Миссури. Он отметил, что они “беспрестанно кочуют между Миссури и верховьями реки Святого Питера... основным местом их торговли является форт Жак.” (Expedition up the Missouri)

 

Группа Сихасапа, то есть Чёрная Нога (“сиха” - нога, “сапа” - чёрный”), была, вероятно, последней из всех Титонов, которая пересекла Миссури во времена большой миграции. Возможно, это те самые индейцы, которых генерал Аткинсон назвал племенем Огненного Сердца и с которыми подписал договор на Ручье Потаённого Лагеря. (“An Investigation of the Early Bands of the Saone Group of the Teton Sioux” Journal of the Washington Academy of Sciences, Vol, LXVI, No.3 [1956]). Кэтлин нарисовал портрет индейца из племени Чёрная Нога по имени Уходящий Медведь в форте Пьер в 1832 году. Воган отмечал в 185 году, что Сихасапы проживали на той же территории, что и Хункпапы.

 

Нельзя не отметить, что знаменитый вождь Крапчатый Хвост, до самой смерти возглавлявший Опалённые Бёдра, в действительности был родом из племени Сихасапа. Его отец (то ли Спутанные Волосы, то ли Скачущий Бизон) возглавлял одну из родовых групп Сихасапов, которая во время переселения племени остановилась ненадолго возле деревни Опалённых Бёдер. Там вождь женился на молодой женщине и решил не покидать её племя. В их семье родилось несколько детей, одним из которых был Крапчатый Хвост.

 

Итажипчо - Нет Луков (чаще встречается под французским названием Sans Arc). Название происходит от слов “итажипа” - лук, “чо-дан” - без. Табо в своих записках высказался, что племя “Хитасптчоне” (Итажипчо) было ответвлением Саонов. Воган подчёркивал в 1853 году, что земля Итажипчей являлась той же территорией, что и земля Миниконжей.

 

Несмотря на то, что эти племена имели обыкновение жить рядом, им всё же приходилось ставить свои палатки и на достаточном удалении друг от друга. Среди Хункпапов наиболее выделившимся в тридцатые годы вождём был Маленький Медведь. Белые никогда не называли его “хорошим” человеком, тем не менее он пользовался огромным влиянием на своих соплеменников и на людей из соседних групп. По отношению к белым он постоянно проявлял нетерпимость. Уже юношей он убил одного из главных функционеров Американской Пушной Компании - господина Ла Шапеля. Этим он раз и навсегда определил своё отношение к белым пришельцам. Ла Шапель был женат на индеанке из группы Хункпапа, разговаривал на языке Титонов, отстаивал интересы племени. И всё же он был убит в своём доме на берегу Большой Реки именно Хункпапами.

 

С того момента их отряды начали постоянные нападения на белых торговцев и поселенцев. До подписания договора в форте Ларами в 1851 году с Хункпапами просто нельзя было иметь дела, белый человек не мог появляться в их деревне.

 

Со стороны этих трёх племён не было таких жалоб, о которых говорили Сичанги и Оглалы - эти три группы не пострадали от болезней белых людей, не подвергались насилию со стороны европейцев, и всё же они проявляли враждебность.

 

Находясь в мире с Арикарами, они получили возможность сосредоточить свои силы на войне с другими племенами и регулярно ходили за скальпами в страну Ассинибойнов. Там Хункпапы никогда не удовлетворялись схватками только с Ассинибойнами, но вырезали всех белокожих людей, встречавшихся им на пути. Всякий человек европейской расы, выходя за пределы форта на берегах Жёлтого Камня, подвергал себя смертельной опасности. Хункпапы объявили войну американскому правительству и всем бледнолицым на земле Сиу. Они приняли решение не убивать ни одного лишнего бизона на потребу белым людям, не потакать их разгоревшейся страсти к бизоньим шкурам, не стремиться к покупке у них ружей, но пользоваться привычными “дедовскими” способами войны. Неоднократно дикари предпринимали попытки поджечь деревянные укрепления.

 

С каждым годом они причиняли всё больше беспокойства белым людям и упрямо отказывались завязывать с ними дружеские отношения, они сделались более опасными, чем Конфедерация Черноногих. Всё чаще Хункпапы, появляясь близ фортов, угоняли табуны, забивали скот и оставляли после себя несколько застреленных белых и индейцев, служивших в Пушной Компании.

 

В 1868 году иезуит Пьер Жан Де Смет посетил стойбище Сидящего Быка, занимавшего пост верховного военного я Хункпапов. Сам Де Смет назвал его генералиссимусом воинов. Сидящий Бык сказал: “Чёрная Ряса, я с трудом выдерживаю тяжесть пролитой мною крови белых людей. Бледнолицые вынудили меня развязать войну. Они несправедливы по отношению к нашим семьям, жестоки. Достаточно вспомнить одну лишь беспричинную бойню возле форта Лайон, где погибли сотни Шайенов, женщины, дети старики, чтобы утвердиться в беспощадности белых людей. Я поднялся, держа томагавк в руке, и я приложил все силы, чтобы причинить боль белым людям. Сегодня ты здесь, и мои руки свисают до самой земли, будто я мёртвый. Насколько плохим я был прежде, настолько хорошим я буду отныне.” (Stanley Vestal “Sitting Bull, Champion of the Sioux”)

 

Точная дата рождения Сидящего Быка не известна, но, согласно разным подсчётам, он появился на свет в марте 1831 года где-то на берегу Большой Реки (Grand River), которую Титоны называли в те годы рекой Ри. Он был единственным сыном в семье и сперва был назван Медлительным. Но уже мальчиком он совершил свой первый воинский подвиг - дотронулся до врага в бою. Тут нет ничего удивительного, ведь мальчики были самыми отчаянными (или неразумными?) бойцами. На этом сходятся все, кому пришлось когда-либо сталкиваться с индейцами в бою, ведь мальчики из кожи лезли вон, проявляли полное безрассудство, лишь бы доказать свою храбрость. За этот подвиг Медлительный был награждён новым именем - Сидящий Бык. Имя не было случайным. Отец мальчика получил видение, в котором к нему пришёл бизон и произнёс четыре прозвища: Сидящий Бык, Прыгающий Бык, Бык Возле Коровы, Одинокий Бык. Имена означали четыре возраста - детство, юность, зрелость и старость. Медлительный был ещё ребёнком, поэтому отец назвал его первым именем.

 

Хочу обратить внимание читателя на то, что их настоящие “индейские” имена было бы правильнее называть “природными”, ведь такие имена раньше носили все люди, а не только индейцы. Суть их сводилась и сводится к тому, чтобы породниться через своё имя с окружающей средой. Имя было священным, потому что обязательно наделялось силой. Поэтому настоящее имя человека обычно держалось в тайне, о нём знал только носитель имени и старик (может быть, шаман) нарекший его. Назвавшись медведем, ветром, деревом и т. д., человек перестаёт быть только человеком, он невольно приобщается ко всему сущему. Посторонние никогда не знали настоящего имени человека, ибо через имя можно погубить его владельца. Желая убить кого-нибудь или наслать порчу, недоброжелатель мог застрелить просто животное, чьим именем названа жертва. Через убийство тотемного существа отнималась значительная часть силы того человека, носившего имя этого животного. Поэтому настоящее имя люди никому не отрывали, зато нередко пользовались целым десятком прозвищ, чтобы спрятать за ними подлинное имя и хранящуюся в нём силу.

 

Индейцы хорошо осознавали качество сил, реально существующих, но не улавливаемых глазами. Далеко не все дикари умели видеть эти силы, но в любом случае, они никогда не осмеливались отрицать их, и этим бесконечно отличались от так называемых цивилизованных людей. Именно такие силы позволяют солнечным лучам пролететь гигантское расстояние и согреть землю, именно такие силы дают возможность тоненькому зелёному стебельку пробиться сквозь чёрную броню асфальтовой дороги. И к этой силе стремятся приобщиться “мистические воины”.

 

“Мы все начинаемся в этой жизни, как крохотное семя, мы ничем не отличаемся от наших животных братьев и сестёр, от оленя, медведя, бизона, не отличаемся от деревьев и цветов... Каждая клеточка нашего тела происходит от добрых вещей, заложенных Матерью Землёй. Мать Земля - наша настоящая родительница, так как самая малая частица нашего существа в действительности исходит из неё. Ежедневно она заботится о нас. 

 

Крохотное семя питается минералами и водами Матери Земли. Их обогревает Солнце. Их одухотворяет Великий Дух.

 

Каждое утро начинается с того, что мы забираем что-то у Матери Земли для себя. Но разве мы благодарим её за то, что она даёт нам? Нет. А индейцы прошлого не забывали об этом. Любой охотник, подъезжая на коне к бегущему бизону, доставал лук и, кладя стрелу на тетиву, обязательно произносил: “Прости меня, мой брат, но моим людям нужно мясо, чтобы жить.” После этого он убивал бизона, снимал с него шкуру и в качестве знака благодарения укладывал бизоний череп таким образом, чтобы он смотрел на запад. Привезя мясо в деревню, охотник в первую очередь давал его старикам, вдовам и слабым.

 

Вы, белые люди, говорите “экология”. Мы же, индейцы, считаем, что название “Мать Земля” гораздо глубже, полнее по своей сути. Если мы хотим выжить сами, то мы должны уважать Мать Землю...

 

Брат Медведь, Сестрица Скала, Отец Небо, Мать Земля - это они снабжают нас глубокой мудростью и учат соединяться. Это они призывают нас заглянуть внутрь себя самих.” (Eagle-Man “Mother Earth Spirituality”)

 

Но я вернусь к истории Сидящего Быка. С течением времени он сделался наиболее видным среди целого ряда знаменитых вождей Хункпапов, таких как Чёрная Луна, Четыре Рога, Желчь, Белые Потроха. Но он один достиг легендарных высот и вошёл в историю человеком, устрашившим в 1876 году всю страну, когда был разбит Кастер и потерпел поражение Крук. Именно Сидящий Бык казался американскому правительству самой опасной фигурой во время так называемой Пляски Духов в 1890 году. К тому времени эпоха индейских войн навсегда канула в прошлое, но власти сочли Пляску Духов предзнаменованием новых кровавых столкновений и решили арестовать Сидящего Быка. К 1890 году известный вождь уже не занимался военными делами. Он настолько отошёл от войны, что даже принял участие в популярном шоу “Дикий Запад”, где просто выезжал на арену и кланялся зрителям, зарабатывая таким образом деньги и раздавая их детишкам. Обычно его объявляли убийцей генерала Кастера, и зрители визжали от восторга. Не странно ли это - восторженно приветствовать человека, которого называли хладнокровным убийцей национального героя? Можно лишь пожать плечами и сказать словами индейцев: “Ах, эти странные белые люди! Видно, что они тяжело больны!”

 

Сидящий Бык был застрелен ранним утром 14 декабря 1890 в дверях хижины, где он жил, когда отряд индейской полиции приехал взять его под арест. Полицейских индейцев (все они принадлежали к Титонам) возглавлял Бычья Голова. Сперва Сидящий Бык согласился ехать с полицией, но через несколько минут он внезапно переменил решение и заявил, что никуда из дома не уйдет. Одна из жён старого вождя гневно воскликнула, обращаясь к полицейским-Лакотам: “Чего вы хотите, завистники? Убить того, за кем с радостью пойдёт народ? В полны чёрной зависти и ненависти!” К тому моменту возле избушки собралось уже значительное количество людей. Кто-то схватил Сидящего Быка за локоть и дёрнул в гущу полицейских. Тут хлопнул первый выстрел. Вполне возможно, что никто ни в кого не целился, а случайно потянул спусковой крючок, и пуля улетела в небо, но драматическая развязка накалившейся обстановки не заставила себя ждать. Сержант Красный Томагавк выстрелил старому вождю в голову. Сторонники Сидящего Быка открыли ответный огонь. В короткой перестрелке погиб семнадцатилетний сын Сидящего Быка и семь других Лакотов. Среди полицейских индейцев составили шесть человек. Рассказывают, что цирковая лошадь, которую знаменитый Буффало-Билл подарил Сидящему Быку, опустилась на одно колено, как только стихли звуки  выстрелов, и стала кланяться, ожидая привычных аплодисментов, но они не последовали.

 

Но эта история относится уже к мирному периоду. Что же касается межплеменных войн, то они кипели в более раннее время.

 

Некоторое время Хункпапы поддерживали мир с Арикарами, но не прекращали воевать против Манданов и Большебрюхих. Они устраивали беспрестанные засады неподалёку от их деревень, подолгу таясь в траве и кустах, подкарауливая, когда какая-нибудь из женщин выйдет за хворостом или какой-нибудь охотник-одиночка проявит неосторожность и попадёт в засаду. Открытое нападение на хорошо укреплённую деревню не сулило победы.

 

“Деревня Манданов была окружена изгородью из кольев, которые Сиу безуспешно осаждали в течение целого дня. Когда наконец было заключено временное перемирие, вождь Манданов обратился из-за укрепления к воинам Сиу: “Уходите от нашей деревни, или наши друзья Оджибвеи нападут на вас. Они провели здесь целый день и теперь чувствуют себя бодрыми и отдохнувшими.” Сиу отвечали: “Пустое бахвальство, за которым вы пытаетесь скрыть свою слабость! Никаких Оджибвеев у вас нет, но если бы даже их собралось здесь несколько сотен, нас это нисколько не пугает. Оджибвеи - бабы, и если бы вся деревня была полна ими, то мы только скорее в неё проникли!” Когда Кри и Ассинибойны, гостившие у Манданов, услышали эти издевательства, они рассвирепели и бросились на Сиу, которые разбежались в все стороны.” (A Narrative of the Captivity and Adventures of John Tanner)

 

В 1838 году на Хункпапов и Итажипчей обрушилась оспа и сильно подкосила индейцев, хотя их потери оказались значительно меньшими в сравнении с другими Титонами, и вскоре Хункпапы восстановили свои силы.

 

 

 

***

 

 

 

Охенонпа. Обычно название этого племени переводят как Два Котла. Однако более правильный перевод - Дважды Вскипевшие, так как слово “охе” означает процесс кипения,  “нонпа” - два.

 

Племя Охенонпа тяготело к окрестностям рек Шайен и Моро, лишь изредка переходя за устье Вишнёвой Реки. Это небольшое племя возглавлялось вождём по кличке Четыре Медведя, человеком умеренного нрава, стремившегося держать своих людей единой семьёй. В 1850 году Калберстон в своих записках назвал Четыре Медведя главным лицом племени Охенонпа (Journal). Вождь с этим именем участвовал в подписании договора в форте Салли 19 октября 1865 года.

 

Племя Охенонпа было наименьшим из всех Титонов. Калберстон называл их Племенем Котла и насчитывал у них всего 60 палаток (Journal). В ранних источниках по Титон-Дакотам никто не называл их “охенонпа”. Харри Андерсон настаивает на том, что они представляли собой крохотную ветвь Миниконжей, а вовсе не самостоятельную группу (Anderson “Investigation of Early Bands of the Saone Group”). Индейцы племени Два Котла воевали от случая к случаю, не намечая для себя специальных врагов. Дикари позволяли себе нападать даже на случайных людей, не считая это чем-то из ряда выходящим. Их образ мышления вполне допускал возможность убивать каждого, кто не принадлежал к родному племени и зачислять их в список побеждённых. Скальп любого чужака считался достойным трофеем. Охотились они успешно, как и все Титоны. Любили торговать и получать хорошую плату за добытые шкуры. В отличие от большинства Титонов, они умело ловили бобров и хорошо промышляли их мехом. Если бы Два Котла не связывались то и дело со своими родственными племенами и держались в стороне от них, они бы сумели достичь настоящего благополучия. Но это племя было слишком малочисленно, чтобы оказать влияние на ход мыслей большинства Титонов.